Акмеизм

Поговорим про Осипа Эмильевича Мандельштама (1891–1938), который стал одной из самых ярких фигур акмеизма.

Давайте узнаем его судьбу и почему в позднем периоде поэт отошел от направления 👇

🇫🇷 В 1908–1910 гг. Мандельштам учился в Сорбонне и в Гейдельбергском университете. В Париже он познакомился с Гумилевым и, как и Гумилев, начал писать под влиянием символистов и был учеником Вячеслава Иванова. В 1911 он присоединился к «Цеху поэтов». На первых порах юного Мандельштама почти не замечали, его манифест «Утро акмеизма» не стали печатать рядом со статьями Гумилева и Городецкого, и в критических дискуссиях об акмеизме его не упоминали.

📙 Весной 1913 года вышел его первый сборник стихов — «Камень», который со временем стали воспринимать как наиболее совершенное воплощение акмеистской программы в художественной практике. После гибели Гумилева Мандельштам уже не видел смысла обсуждать акмеизм как актуальное направление. В 1922 году написан сборник «Tristia», и с начала 20-х поэзия Мандельштама становится все более сложной, ее уже нельзя читать только в рамках акмеистской программы.

📖 В поздний период поэт чувствовал трагический разрыв с эпохой, в официальной советской культуре места ему не было. Стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…» стоило ему жизни: в 1934 году его первый раз арестовали и отправили в ссылку, в 1938-м арестовали повторно. В этом же году Мандельштам умер в пересыльном лагере на Дальнем Востоке.

❓ Как Мандельштам понимал акмеизм?

📖 Из всех манифестов движения его статьи — самые сложные по языку и близки к художественной прозе. Также они самые сильные с точки зрения теории. Перечитаем «Утро акмеизма»: в статье поэтическое творчество Мандельштам сравнивает с зодчеством. В его стихах темы архитектуры и строительства тоже на первом плане.

В этом сравнении несколько смыслов:

➖ Поэт-строитель работает с твердым материалом. То, что принято считать содержанием, идеей, Мандельштам превращает в материалы и инструменты: «..мироощущение для художника орудие и средство, как молоток в руках каменщика, и единственно реальное — это само произведение».

➖ Мир представляется архитектурным сооружением. Создатель — архитектор и строитель природы, а поэт точно так же строит свое произведение. Сложные, но устойчивые структуры — главное в эстетике раннего Мандельштама.

➖ «Чудовищно-уплотненная реальность» поэзии вместо слова как знака или намека на любую внепоэтическую реальность.

🔴 Мандельштаму также принадлежит определение «Акмеизм — это тоска по мировой культуре». Однако появилось оно уже совсем в ином контексте. В 1935 году Мандельштам выступил с докладом в редакции воронежской газеты «Коммуна». Мероприятие было устроено «с целью выявления отношения Мандельштама к своему прошлому»: хотя поэт больше не считал себя акмеистом, он отказывался отрекаться.

◼️ «Тоска» — единственный оставшийся способ восстанавливать и удерживать подлинные связи. В текстах Мандельштама всех периодов повторяется мотив наследования: через голос поэта транслируется культурная память. В стихотворении «Я не слыхал рассказов Оссиана…» (1914) это выражено наиболее прямо: «Я получил блаженное наследство / Чужих певцов блуждающие сны; / Свое родство и скучное соседство / Мы презирать заведомо вольны».

📌 Лирика перестает быть личным высказыванием или выражением мировоззрения — и это одна из магистральных тенденций всей мировой модернистской поэзии.

«Камень» — первая книга Мандельштама. Сборник стихов 1908–1913 гг. отражал движение от символизма к акмеизму. В 1915 году вышло второе издание «Камня», в него добавлены новые стихи, но концепция не изменилась.

Давайте узнаем, как устроен этот сборник 👇

📘 Сначала книга должна была называться «Раковина», как и одно из стихотворений. Название «Камень» — удачное предложение Гумилева. Оно объединяет специфические для Мандельштама мотивы — строительство, архитектура, плотность и тяжесть. Камень также ассоциируется с Петербургом (имя Петр значит «камень»). «Камень» сразу дает понять, что от Мандельштама не стоит ждать интимной исповедальной лирики: лирическое «я» обычно сводится к функциям созерцания, понимания и созидания.

📖 «Камень» распадается на две части.

1️⃣ В первой продолжается и переосмысляется язык символизма: зыбкость, недоговоренность, значимость звука и музыки — но Мандельштама и в этих текстах отличает стремление к целостности. Сюда входят такие стихотворения, как «Раковина», «Образ твой, мучительный и зыбкий…», «Невыразимая печаль…». Прочитаем одно из таких стихотворений:

SILENTIUM

Она еще не родилась,
Она и музыка и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.

Спокойно дышат моря груди,
Но, как безумный, светел день.
И пены бледная сирень
В мутно-лазоревом сосуде.

Да обретут мои уста
Первоначальную немоту —
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!

Останься пеной, Афродита,
И слово в музыку вернись,
И сердце сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито.

🖋 «Silentium» — «молчание» или «тишина» — отсылает к стихотворению Тютчева «Silentium!» («Молчи, скрывайся и таи…»), а первичность музыки по отношению к слову — к «Искусству поэзии» Верлена. У обоих предшественников слово было противопоставлено чему-то более подлинному, заведомо невыразимому, слово вторично и поэтому фальшиво.

📝 В версии Мандельштама речь поэта фиксирует «ненарушаемую связь». Две последние строфы можно читать как желание и как повеление: поэт сам наделяет себя властью отменить время.

2️⃣ Во второй части сборника уже однозначно доминируют акмеистские принципы. Первое издание «Камня» завершали два «архитектурных» стихотворения — «Айя-София» и «Notre Dame». Поэтические портреты великих зданий в них разрастаются до идеальных прообразов любого творчества. Готический собор описывается как «лабиринт», «лес» и как тело с «ребрами» и «мышцами»-сводами. Порядок, собранный строителями из хаоса, — вдохновение и надежда для поэта:

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра, —
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам.

Второй сборник Мандельштама «Tristia» вышел в 1922 году в Берлине. Название позаимствовано у Овидия: tristia — «скорбные элегии» , печальные послания поэта-изгнанника.

Давайте узнаем главные темы этого сборника👇

📖 Здесь у Мандельштама нет явных отсылок к собственной судьбе и переживаниям. Но, как и в «Камне», появляется чувство истории, которого не было во «вневременных» ранних стихах. В статье того же времени «Слово и культура» Мандельштам отказывается от «вещности, конкретности, материальности» поэзии: «Разве вещь хозяин слова? Слово — Психея. Живое слово не обозначает предмета, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость, вещность, милое тело. И вокруг вещи слово блуждает свободно, как душа вокруг брошенного, но незабытого тела».

🔎 Тот же сюжет появляется в «Tristia» в стихотворении «Когда Психея-жизнь спускается к теням…». Во всей книге много подвижных, летучих образов, причудливых ассоциаций и сложных метафор.

🌚 Ключевой образ сборника — «черное солнце» (и его вариации — «темный пламень», «ночное солнце»). Им заканчивается первое стихотворение «Как этих покрывал и этого убора…»:

Мы же, песнью похоронной
Провожая мертвых в дом,
Страсти дикой и бессонной
Солнце черное уймем.

📜 В этом и в нескольких других текстах появляется Федра, и само «черное солнце» восходит к трагедии Еврипида «Ипполит». Все ипостаси трагической героини — в мифе, античном театре и классицистической трагедии Расина — ассоциируются с роком и трагической виной. В статье Мандельштама «Скрябин и христианство» (другое название — «Пушкин и Скрябин») с Федрой отождествляется Россия: «В роковые часы очищения и бури мы вознесли над собой Скрябина, чье солнце-сердце горит над нами, но — увы! — это не солнце искупления, а солнце вины. Утверждая Скрябина своим символом в час мировой войны, Федра-Россия…». «Унять черное солнце» в «Tristia» — задача поэзии в катастрофическом мире.

📯 Все стихотворения в «Tristia» включают многоуровневые мифологические и литературные отсылки, нередко непрозрачные. Попробуем разгадать одно стихотворение:

Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы.
Медуницы и осы тяжелую розу сосут.
Человек умирает. Песок остывает согретый,
И вчерашнее солнце на черных носилках несут.

Ах, тяжелые соты и нежные сети,
Легче камень поднять, чем имя твое повторить!
У меня остается одна забота на свете:
Золотая забота, как времени бремя избыть.

Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.
Время вспахано плугом, и роза землею была.
В медленном водовороте тяжелые, нежные розы,
Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела!

📖 Некоторые образы можно прояснить, сопоставляя с другими текстами. Становится ясно, что это снова стихотворение о самой поэзии. Например, из заметок Мандельштама известно, что «вчерашнее солнце на черных носилках» — это похороны Пушкина, мед и соты в его стихах определенно связаны с «медом поэзии» в скандинавской мифологии, а «время вспахано плугом» созвучно фразе из статьи «Слово и культура»: «Поэзия — плуг, взрывающий время так, что глубинные слои времени, его чернозем, оказываются сверху».

📌 Плуг — отсылка к Толстому, который считал, что сочинять стихи — все равно, что танцевать за плугом.

➡️ Взаимное притяжение слов (как «соты» и «сети», стянутые вместе только созвучием), а не строительство, как в «Камне», становится залогом восстановления равновесия..

Мандельштаму принадлежит несколько удивительных прозаических текстов. Он избегал традиционных жанровых определений и даже не проводил ясной границы между художественными и документальными текстами.

Давайте поговорим о некоторых его текстах и узнаем, какие темы в них поднимаются 👇

📕 Все прозаические тексты Мандельштама не менее проблематичны для интерпретации, чем его поздние стихи. «Египетскую марку» (1927) называют повестью или даже романом, но связную фабулу в ней выстроить сложно. «Четвертая проза» (1930) — одновременно воспоминания, памфлет и открытое письмо, «Шум времени» (1923) — автобиография и историко-культурное эссе.

🖋 Мандельштам намеренно оставляет пробелы в повествовании или рассуждении. Он говорит, что пишет прозу «опущенными звеньями». Все тексты строятся как серии фрагментов, шаги между которыми не мотивируются логическими связями или сюжетом.

🕒 Общая тема прозы Мандельштама — память. В отличие от стихов, где он почти игнорирует свое биографическое «я» и конкретные события, прозу можно читать как заметки об эпохе. В «Шуме времени» это детство, в «Египетской марке» революция, в «Четвертой прозе» — советские двадцатые. Но все эти тексты прежде всего о литературе и самоощущении поэта в ней.

📚 Если детство в «Шуме времени» — это книжный шкаф, который автор разбирает слой за слоем, как археолог, то настоящее время в «Четвертой прозе» — убийственно отвратительная советская литературная жизнь.

🔎 Перечитаем один фрагмент из «Шума времени» — он объясняет, почему работа памяти у Мандельштама не может принять формы стандартных мемуаров:

«Мне хочется говорить не о себе, а следить за веком, за шумом и прорастанием времени. Память моя враждебна всему личному. Если бы от меня зависело, я бы только морщился, припоминая прошлое. Никогда я не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых внуков, влюбленных в семейственные архивы с эпическими домашними воспоминаниями. Повторяю — память моя не любовна, а враждебна, и работает она не над воспроизведением, а над отстранением прошлого. Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочел, — и биография готова. Там, где у счастливых поколений говорит эпос гекзаметрами и хроникой, там у меня стоит знак зияния, и между мной и веком провал, ров, наполненный шумящим временем, место, отведенное для семьи и домашнего архива. Что хотела сказать семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения, — а между тем у нее было что сказать. Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения. Мы учились не говорить, а лепетать — и, лишь прислушиваясь к нарастающему шуму века и выбеленные пеной его гребня, мы обрели язык».

🕰 Стремление восстанавливать связи и преодолевать пустоту, общее для акмеистов, окрашивается более личной интонацией. Время больше нельзя склеить в классическую историю — ни свою личную, ни поколенческую — поэтому письмо должно включать провалы, зияния, рвы. Это одно из самых точных описаний самосознания литературы 20 века.

O «Деревьях» Гумилева, совершенной жизни и об одном лермонтовском мотиве