Литературные образы городов

Теперь отправимся во Францию: нас ждут улицы Парижа, его торговые пассажи, места, хранящие память о революции, и, конечно, знаковые достопримечательности.

🤔 Чтобы понять мифологию Парижа, давайте зададимся одним вопросом: почему символом двухтысячелетнего города считается металлическая конструкция, построенная для Всемирной выставки, которой всего 131 год — Эйфелева башня? Не храм, не дворец, не музей, ведь дефицита памятников у французской столицы нет — наоборот, найдутся шедевры любой эпохи.

🇫🇷 В культурной истории Европы Париж был синонимом современности. Рай урбанистов, место реализации самых дерзких проектов — примерно до середины 20 века Париж перестраивался, а теперь, замедлив темп, все равно продолжает удивлять наслоением нового на старое.

📕 Уже в 1831 году Гюго открывает свой роман «Собор Парижской Богоматери» панорамой Парижа 15 века, но все время напоминает о перестройках и переменах — чтобы в конце заявить: «У Парижа наших дней нет определенного лица. Это собрание образцов зодчества нескольких столетий, причем лучшие из них исчезли».

📍 Все особенности Парижа как городской среды суммированы в знаменитом эссе философа Вальтера Беньямина «Париж — столица девятнадцатого столетия». Речь не о политическом или экономическом доминировании (тогда столицей должен быть Лондон), а о том, что именно в Париже 19 века сосредоточились все новые формы самосознания городского жителя и способы жизни в городе.

❇️ Перечислим темы, которые чаще всего ассоциируются с Парижем во французской литературе.

1️⃣ Новые публичные пространства. Все они — формы эволюции рынка. Пассажи (торговые галереи под стеклянными крышами) и всемирные выставки как средоточие моды и роскоши превращают Париж в место паломничества вечных покупателей.

💰 Город как бесконечный рынок — тема едва ли не всех французских романов 19 века. Самый распространенный сюжет — наивный одухотворенный герой приезжает в столицу искать славы или высокого призвания, но понимает, что есть только рынок, где он сам тоже объект купли-продажи.

2️⃣ Париж — город коллекционеров. Домашние интерьеры стали напоминать галереи, собрание вещей, в которых значима символическая ценность, а не польза. Уличные старьевщики у Бодлера, антиквары и ростовщики у Бальзака, букинисты у Анатоля Франса — все это персонификации современности, и все они тайные правители Парижа.

3️⃣ Жизнь в Париже — это бесконечное движение по улицам среди многолюдной толпы. Улицы в парижских текстах фигурируют чаще, чем монументы. Это в Риме поэту надо остановиться в задумчивости у руин Колизея, а в Париже никто не стоит, и даже достопримечательности надо задевать блуждающим взглядом.

4️⃣ Париж легко взрывается бунтом. Политическая жизнь города всегда протекала прямо на улицах и площадях. Парижские сюжеты включают вмешательство большой истории в маленькую частную жизнь. С этой темой прямо связана и грандиозная перестройка города в 19 веке.

🏗 Градостроительная реформа барона Османа в 1850-е кардинально изменила облик города. Длинные прямые улицы с одинаковыми фасадами, организованные по жесткому плану, уничтожили многие следы средневекового города. Главная задача реформы — политическая: на новых улицах труднее строить баррикады и вести уличную гражданскую войну. Баррикады, впрочем, парижане строить не перестали.

✍️ В 19 веке самые влиятельные тексты о Париже написаны «изнутри», самими французами. В 20 веке не менее важны стали версии «извне». Именно в них сильнее всего культивируется идея парижской богемы: творческая и жизненная свобода, отказ от рыночных ценностей и авангард. Париж стал прибежищем нескольких диаспор, в том числе русской, и в современной культуре мы все чаще видим Париж глазами иммигрантов и экспатов.

Прогулки по парижским улицам, приезд провинциала или туриста в столицу, проход по торговым пассажам — обязательные мотивы парижских историй. Давайте поговорим о Париже в движении.

👤 Немецкий философ Вальтер Беньямин (1892—1940) в этом контексте ввел в культурологический обиход слово «фланер». Парижские герои не идут, а фланируют, совершают бесцельные прогулки, смысл которых — в особом симбиозе человека и современного (то есть «модерного», начиная с 19 века) города.

👁 Взгляд фланера ни на чем не задерживается надолго, фланер одновременно вовлечен в жизнь города, все замечает как наблюдатель — и отчужден, потому что не останавливается и не включается в среду.

🎵 Идеальное литературное воплощение фланер получил в парижской поэзии Шарля Бодлера (1821—1867). Бодлер перевернул романтическое противопоставление поэта и толпы. Его лирический герой всегда стремится в толпу, хотя не сливается с ней. Место поэта — на городских улицах, среди шума и грязи.

📖 В цикле стихотворений в прозе «Парижский сплин» (1860) «наслаждение толпой» — это искусство, которое доступно только гению. А в стихотворении «Вино тряпичников» поэт сравнивается с парижским старьевщиком: он одновременно собиратель мусора в мрачном и зловонном городе и триумфатор, покоряющий столицу. Герои французских романов тоже обязательно попадают в толпу, проводят время на улицах, а в более поздних текстах и в общественном транспорте.

⚡️ Множество сюжетов о завоевании Парижа повторяют одну схему: столица губительна для амбициозного героя, который потеряет или состояние, или идеалы, а часто и жизнь. В романе Бальзака с идеальным парижским названием «Утраченные иллюзии» герой, юный поэт Люсьен, ошеломлен Парижем в первый момент — но быстро адаптируется. Превращение провинциала в парижанина и романтического поэта в литературного карьериста описано через покупки и проход по торговым галереям, где на его пути подряд появляются модистки, шарлатаны, проститутки и книготорговцы.

🛒 Образ города-рынка достигает максимальной резкости в романе Эмиля Золя «Чрево Парижа» (1873): как понятно из названия, он сливается с образом города-тела. Все пути героев ведут на парижский рынок Ле Алль, как в гигантскую пищеварительную систему. «Исполинские челюсти» Парижа перемалывают товары и горожан.

🗝 Чем больше Париж в массовой культуре превращался в собрание сентиментальных клише, тем резче французские писатели стремились его демифологизировать. Самый обаятельный пример — книга Рэмона Кено «Зази в метро» (1959). Не менее интересен и фильм, снятый по книге Луи Маллем.

👶 Кено, один из последних участников сюрреалистского движения, пародирует типичные парижские мотивы в комическом романе о путешествии ребенка. Зази, девчонка из пригорода, грубо отвергает все знаки «прекрасного Парижа». Мечтает она только о метро, куда так и не попадет из-за забастовки — и у закрытого метро впервые вливается в парижскую толпу.

👖 Место классического рынка занимает блошиный рынок, где Зази хочет купить не антиквариат, а джинсы. Приключения героини превращают туристические и исторические объекты — пассажи, Эйфелеву башню — в игровую площадку, и город, чуть было не превратившийся в музей, заново обретает движение и жизнь.

🖋 Современные французские писатели часто предпочитают быть наследниками Зази, а не экскурсоводов. Один из последних примеров — «Карта и территория» Мишеля Уэльбека (2010), где герой-художник демонстративно предпочитает любоваться непопулярными улицами и зданиями 80-х годов, которые принято считать уродливыми.

Парижская толпа и парижские улицы означают еще и революцию. Давайте узнаем, в каких книгах мы видим парижские улицы залитые кровью и мертвые тела на баррикадах — навязчивый повторяющийся образ многих французских текстов 19 века.

📖 В «Парижской оргии» Артюра Рембо (1871) Париж — истерзанное, полумертвое женское тело: Рембо добрался до столицы в 1871-м, когда Парижская коммуна была уже разгромлена.

⚡️ В течение всего 19 века европейские романисты, как и философы и историки, возвращались к каждой из французских революций. Один из главных романов о Великой революции написан, как ни странно, англичанином — это «Повесть о двух городах» Чарльза Диккенса. Париж и Лондон в нем — две ветви одной истории.

📗 В самой сильной сцене романа Диккенс метафорически показывает предчувствие революции: на одной из парижский улиц разливается из бочки красное вино, люди бросаются его пить, и их охватывает мрачный экстаз — вино начинает казаться кровью, люди — хищными животными, и повествователь в нескольких словах напоминает читателям, что вскоре на этой же улице прольется настоящая кровь.

🏵 Во французских романах революционные темы часто связаны с поражением и смертью, но вместе с тем парижские баррикады — это и единственное место, где в городе-рынке возможна героика. Неслучайно в «Отверженных» (1845) Виктора Гюго выбрана не одна из значимых революций, а неудавшаяся попытка, которую в учебниках истории часто вообще забывают: революция в романе — это идеалы и возможности, а не реальная политика.

🔥 У Гюго уличная война в Париже связана с юностью и свободой. Их трагический символ и в то же время воплощение самого города — маленький Гаврош. До того, как попасть на баррикады, Гаврош живет на площади Бастилии в обломках монументального слона, «грандиозного трупа наполеоновской идеи» — в Париже руины не поэтизируются, а обживаются.

⚔️ В 20 веке образы революционного города вытесняются темами войны и оккупации. Это главная тема нобелевского лауреата Патрика Модиано. В его самом известном романе «Улица темных лавок» (1979) расследование ведет героя, потерявшего память, к улице в Риме, которая и дала название книге. Однако ключ к тайне — в истории Парижа, амнезия связана с вытесненной из сознания жизнью, оккупированного Парижа. Захваченный «город света» — темный и опасный, ставший чужим для своих жителей.

💣 Самое неожиданное продолжение темы — в фантастическом романе Чайны Мьевиля «Последние дни Нового Парижа» (2016). В книге альтернативная версия войны: в оккупированном Париже взорвалась «сюрреалистическая бомба», Эйфелева башня парит в воздухе, и на улицах идет партизанская война с участием монстров, порожденных авангардным воображением писателей. Британец Мьевиль буквализовал и парижские мечты о городе абсолютной творческой свободы и фантазии, и образ города вечной войны и вечного сопротивления.

Каллиграмма Гийома Аполлинера «Эйфелева башня» (1918): «...я красноречивый язык, высунутый изо рта Парижа, который город показывает немцам»

Пожалуй, наиболее продуктивной литературной диаспорой в Париже оказалось сообщество американских модернистов.

🛳 Поездка американского писателя или художника в Европу — сюжет традиционный. В 19 веке американцы в поисках культурной памяти и образования часто сознательно выбирали Париж, Рим или Венецию вместо Лондона, чтобы найти связь с корнями за рамками отношений бывшей колонии с Британской империей.

🇺🇸 «Ревущие двадцатые», одна из вершинных эпох американской культуры, связаны с Парижем не просто отдельными путешествиями. Американские писатели-новаторы, ориентированные на эксперименты с формой и свободу самовыражения, отправились в Париж за вдохновением и богемной жизнью — и многие задержались надолго.

👥 Среди них оказались Фрэнсис Скотт Фитцджеральд и его жена Зельда, Эрнест Хемингуэй и Гертруда Стайн — почти весь цвет американского литературного модернизма. Они породили свой миф о Париже.

🎬 Если вы хотите погрузиться в мифологизированную версию, посмотрите фильм Вуди Аллена «Полночь в Париже» (2011).

📚 Основные тексты, в которых закреплен «американский Париж» 1920-х, — на границе между документальной и художественной литературой. Это игра с собственными биографиями и воспоминаниями: полувымышленные версии реальных писателей и художников в декорациях полувымышленного города.

📖 «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя — серия зарисовок-впечатлений. Рассказчик, как и требует логика парижского текста, все время перемещается. Улицы, кафе, выставки, модернистский салон Гертруды Стайн, где собирается весь культурный авангард, набережные Сены, скачки и велогонки — путь молодого писателя вбирает в себя все случайные встречи и открытия.

👁 Туристического Парижа здесь, как и у французских писателей, почти нет. Но у Хемингуэя все же Париж, хотя он и принимает всех, — не совсем «свое» пространство, он передает специфический взгляд экспата — уже не туриста, еще не аборигена. «Таким был Париж в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы» — последние слова книги. Они точно передают, в чем секрет Парижа глазами американцев: это больше эмоция, чем место.

📘 Параллельная «Празднику», но более причудливо устроенная книга — «Автобиография Алисы Б. Токлас» Гертруды Стайн. Стайн была настоящим лидером американских модернистов во Франции. Ей принадлежат также самые необычные и экспериментальные тексты поколения. Ее стиль стремится передать поток естественной речи, с грамматическим хаосом и разноголосицей.

🖋 «Автобиография…» написана Стайн от лица ее реальной спутницы жизни и секретаря Элис Токлас (Токлас позже тоже написала ответные воспоминания под названием «Моя жизнь с Гертрудой Стайн»). На самом деле это игровой текст, который, как и у Хемингуэя, схватывает и мифологизирует фрагменты богемного быта.

☕️ Париж в книге Стайн особенно подвижен. Если у Хэмингуэя главное место творчества в Париже — кафе, у Стайн есть и другие специфические публичные места. Ее повседневная жизнь связана с организацией выставок, салонов, встреч, она в центре всех контактов. И в ее версии подвижность Парижа достигает предела — это антипод вечного города. «Во Франции всегда что-нибудь строят на день-два к определенному дню, а потом опять разбирают» — замечает она, описывая типичную парижскую выставку в эфемерном сооружении.

📌 Так американские модернисты переосмыслили и свои отношения с Европой: в Париже они нашли не корни и традицию, а мимолетность и новизну.

Книжный магазин «Шекспир и компания» — символ американского Парижа. Но это не тот магазин, что описан в «Празднике» Хемингуэя: первый «Шекспир» не пережил оккупацию.

📖 Давайте прочитаем рассказ французского писателя Филиппа Делерма «Пешеходный транспортер на станции Монпарнас» из сборника «Первый глоток пива и прочие мелкие радости жизни» (1997).

Пешеходный транспортер на станции Монпарнас

Потеря или выигрыш во времени? Как бы то ни было, но эта бесконечная, безмолвная, прямая, как стрела, движущаяся лента — что-то вроде вынужденной долгой паузы. Самим своим существованием транспортер признает неоспоримое: одолевать такие длинные коридоры, такие огромные переходы людям не под силу. Жертвам хронического городского стресса позволительно тут перевести дух. Но при условии, что они не сойдут с дистанции, и эта полупередышка в конечном счете обернется ускорением в их героическом кроссе.

Пешеходный транспортер на станции метро Монпарнас гигантский, немыслимо длинный. Ступаешь на него с опаской, как на эскалатор в большом универмаге. Но похожих на крокодильи челюсти складных ступенек здесь нет. Едешь строго по горизонтали. В первое мгновение захватывает дух, будто спускаешься в потемках по лестнице и ищешь ногой несуществующую последнюю ступеньку. Ну вот ты на борту и далее скользишь по хляби. Ты почему-то в напряжении: оттого ли, что вокруг все движется, оттого ли, что самолюбие протестует против этого внезапного пассивного дрейфа. Впереди, еще наращивая скорость, размашисто шагают несколько маньяков спешки. Но куда лучше выжидающе замереть, держась рукой за черный поручень. Такие же оцепеневшие статуи, с такими же притворно отрешенными глазами, проплывают навстречу. Странное сочетание близости и недостижимости тех, кто с непринужденным видом уносятся прочь друг от друга. Миг, выхваченный из чужой судьбы, неразличимые, парящие на сером фоне лица. А рядом коридор для пешеходов, принципиально презирающих баловство транспортера. Они шагают тупо, очень быстро, демонстративно порицая всякую уступку лени.

Однако выглядят нелепо и смешно: те, кого они хотели бы усовестить, не обращают на них внимания. Здесь, в механическом пространстве, есть своя неодолимая притягательная сила. Словно заводные человечки налеплены по всей длине однообразной движущейся дорожки. Ты едешь, застыв, похожий на фигурку с картин Магрита, песчинкой городской толпы, а мимо, из ниоткуда в никуда, тянется по бесконечной плоской ленте тающая вереница твоих двойников.

Какие из традиционных парижских тем обыграны в тексте, на ваш взгляд?

О том, как Филипп Делерм воссоздает парижский текст в микрорассказе