Антиутопии

У жанра антиутопии в русской литературе 20 века отдельная история, давайте узнаем ее отличительные черты.

❓ До сих пор мы говорили об антиутопиях, написанных как предостережения, прогнозы, пародии. Все они отвечают на вопрос, «Что будет, если?...» — если победит тоталитарный режим, если новые технологии будут направлены на порабощение людей, если западные демократии откажутся от ценностей свободы и частной жизни. Радикальные социальные эксперименты британские и американские писатели наблюдали все же извне, хотя и говорили о том, что любое общество может пойти по тому же пути. Советская литература, по крайне мере в ее ранний период, находилась в эпицентре такого эксперимента.

🛠 Официальная советская культура утопична: она конструирует образы идеального светлого будущего. Поэтому, хотя одна из первых классических антиутопий написана в России, жанр начал бурно развиваться намного позже Замятина, с 1960-х годов.

📕 Из ранней советской литературы в антиутопический контекст часто включают тексты Андрея Платонова — как минимум «Чевенгур» и «Котлован». В них тоже есть строительство идеального социума, попытки достичь тотальной общности — и герои, у которых не получается к ней присоединиться. Но это тот случай, когда интерпретаторы не могут сойтись во мнениях — утопии перед нами или антиутопии: прочтение слишком зависит от того, как читатель относится к коммунистической идее.

👥 Персонажи Платонова стремятся к идеалу искренне, и они не обесчеловечены. Усомнившиеся одинокие персонажи не вступают в конфликт, а размышляют и задают вопросы, даже в совершенно безнадежной ситуации «Котлована».

✍️ Платонов исходил не столько из литературных и политических утопий, сколько из мифологии и народного утопизма — он объединяет сектантские мифы о земном рае, вавилонскую башню и ранние коммунистические проекты. Утопия в его сюжетах всегда трагически обречена, но он не мог писать с иронической дистанции, необходимой для антиутописта.

⚡️ Во второй половине 20 века у советской литературы появляется больше возможностей существовать альтернативно официальной культуре, и антиутопия становится одним из популярных «рискованных» жанров. Тексты часто должны были печататься в самиздате или за рубежом, но уже доходили до своего круга читателей.

👓 Антиутопия как жанр развивалась параллельно в двух сферах — в фантастической и в сатирической литературе. В научной фантастике появляются дистопические образы будущего, близкие к западным антиутопиям — по характеру прогнозов и стилистике они тяготеют к Брэдбери. Но в русской литературе оказалось гораздо больше сатирических антиутопий, в которых фантастическая сторона обычно очень условна, а на первом плане прозрачная пародия на реальную систему. Если искать их источники в антиутопической традиции, то более влиятельны «Мы» и «Скотный двор».

Советская научная фантастика изначально была ориентирована на утопизм, проектирование гармоничного коммунистического будущего. Давайте подробнее обсудим, как развивался жанр антиутопии в советское время.

1️⃣📘 Необычный пример того, как в рамках советского утопизма возникала антиутопическая рефлексия — роман Ивана Ефремова «Час Быка» (1970). Это одна из последних книг Ефремова и косвенное продолжение «Туманности Андромеды» — эталонной советской утопии. Во вселенной победившего межпланетного коммунизма обнаруживается неблагополучная планета Торманс. На ней установилась мрачная олигархия, люди поделены на касты, власть терроризирует население с помощью психического оружия, от деградировавшей культуры осталось только примитивное развлекательное кино.

🖋 Ефремов намеренно собрал вместе компоненты западных антиутопий — он сам в предисловии к «Часу Быка» позиционировал роман как ответ на антиутопическую тенденцию: «...произведения, получившие название романов-предупреждений, или антиутопий, были бы даже необходимы, если бы наряду с картинами бедствий показывали, как их избежать или уж по крайней мере как выйти из грозных ловушек, которые будущее готовит для человечества».

➡️ В «Часе Быка» выход показан: герои из коммунистического мира помогают сопротивлению на Тормансе. В прозе Ефремова причудливо сочетаются научные идеи с отголосками мистических учений, а специфически советская, как из комсомольских докладов, речь персонажей — с сумрачными инфернальными образами.

🗣 В это же время в советской фантастике появляются совершенно другие голоса. Интереснее всего в контексте антиутопии посмотреть на прозу братьев Стругацких. Стругацкие тоже начинали с утопий, но даже в ранних текстах они склоняются к разнообразию точек зрения и неоднозначности. Стругацкие не писали антиутопий в чистом виде, но часто цитировали известные антиутопические схемы.

2️⃣📙 Например, герой «Хищных вещей века» Иван Жилин из страны светлого будущего попадает в некую условную капиталистическую страну в южных краях. Он принимает роль наблюдателя, и его глазами мы видим мир, похожий чем-то на «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери (массовая культура победила), чем-то на «О дивный новый мир» Хаксли (основная интрига связана с наркотиком). Есть и подполье «интелей», которые пытаются взорвать внешне благополучную, но пустую жизнь.

3️⃣📗 Ближе всего к традиционной антиутопии у Стругацких повесть «Обитаемый остров». Землянин Максим попадает на планету Саракш, где тоталитарный режим управляет жителями с помощью технологически совершенной пропаганды: вместо оруэлловских телеэкранов здесь гипнотические башни-излучатели. Тем не менее, даже гипнозу подвержены не все, здесь тоже есть подполье. Герой выполняет функцию «бога из машины» — пользуясь физическим превосходством и информацией с Земли, он уничтожает башни.

🔎 Повесть подверглась цензуре: инопланетный антураж не помешал вычитать в ней пародию на советскую реальность. Важно и то, что утопический мир «Полудня», к которому принадлежит герой, тоже выглядит подозрительно. Инициативе Максима дома не рады — он помешал плану постепенного освобождения планеты. Запланированный прогресс, равнодушный к судьбам отдельных людей, начинает выглядеть проблематично. Стругацкие в своем развитии двигались от фантастики к притче.

4️⃣📕 В «Пикнике на обочине» мы наблюдаем, как в мир, похожий на условную капиталистическую страну из «Хищных вещей века», вторгается нечто принципиально чужеродное и непонятное — «Зоны», оставленные неизвестными пришельцами. Одно их присутствие меняет и физические свойства пространства, и человеческие тела, и судьбы персонажей. Миры поздних Стругацких часто дистопичны, но социальные прогнозы у них уступили место философским вопросам.

О фильме Андрея Тарковского «Сталкер» (1979). Видео от Олега Грознова, эксперта Кино-песочницы

Позднесоветская литература часто прибегала к антиутопическим мотивам как инструменту сатиры.

🌀 Воображаемое будущее в сатирических антиутопиях — прямое отражение настоящего. Для них характерны резкие карикатурные образы и язвительный тон. Исследователь русской антиутопии Борис Ланин считает, что антиутопия строится как «псевдокарнавал», в котором смех заменен страхом. Театрализация, гротеск, шутовское переворачивание в позднесоветской сатире часто сопровождают антиутопические сюжеты.

📒 В 1976 году в Швейцарии вышел роман советского философа Александра Зиновьева «Зияющие высоты». Текст оформлен как найденная на свалке рукопись. Он состоит из обрывков, написанных на своеобразном «новоязе», пародии на советский канцелярский стиль. Часть из них имитирует научные трактаты, но есть и «легенды», и фрагменты рассказов, и стихи.

🌐 Место действия — некий город Ибанск, живущий по законам «социзма», бессмысленной псевдоутопической системы. Жители заняты организацией «исторических мероприятий», немногие персонажи, пытающиеся вести осмысленную жизнь, обречены на прозябание и смерть. Сюжет сводится к серии намеков на историю конца хрущевской оттепели. Советский режим представлен у Зиновьева не столько как тоталитарная система, сколько как чистая пустота: все деяния ибанцев ведут к разрухе.

📕 В 1986 году написана «Москва 2042» Владимира Войновича (опубликовали роман в 1990). Герой романа, явная проекция самого автора, писатель-диссидент, отправляется в будущее. В 2042 году объявлена победа коммунизма в отдельной взятой Москве, окруженной «враждебными кольцами» — на самом деле победила абсурдная диктатура, в которой окончательно срослись коммунистическая партия, спецслужбы и церковь. Правит ею «Председатель Верховного Пятиугольника, Верховный Главнокомандующий, Генеральный секретарь ЦК КПГБ, Председатель КГБ и Патриарх Всея Руси Гениалиссимус».

✍️ Войнович пародирует и революционный сюжет. Режим Гениалиссимуса рушится, в Москву на белом коне въезжает герой диссидентства Сим Симыч Карнавалов, злая пародия на Солженицына — и устанавливает новую диктатуру, теперь не с коммунистической, а с имперской окраской.

👥 Зиновьев и Войнович воспроизводят идею вечного повторения. Антиутопический мир у них полностью выключен из истории, и выхода из цикла не может быть. Уже в конце 80-х эту тему вытеснили дистопические сюжеты, в которых, наоборот, история движется слишком быстро и повергает мир в хаос.

📘 «Невозвращенец» Александра Кабакова (1988) — самый яркий пример этой смены трендов. Герой, тоже попадает в будущее, но всего на пять лет вперед — и застает страну в состоянии полномасштабной гражданской войны. «Невозвращенца» часто называют антиутопией, но на самом деле это не очередная история о страшном будущем. Смысл названия в том, что герой предпочитает остаться в хаотическом и непредсказуемом мире, в котором есть динамика и свобода, а не возвращаться в свою реальность, где его ждут улыбчивые секретные агенты.

В постсоветской русской литературе сатирические акценты часто сохраняются. Давайте обсудим наиболее громкие антиутопии 1990-х и 2000-х.

📘 «Кысь» Татьяны Толстой (2000) — лучший пример того, как трансформировалась советская антиутопия. Роман был задуман еще в 1986 году. Отсылки к антиутопическим стереотипам в нем вписаны в постмодернистский текст.

📖 Герои романа живут в мире, разрушенном неким катаклизмом. Хотя в тексте много аллюзий на сюжеты о ядерной катастрофе, основное внимание направлено на распад культуры. Времени прошло не так много, еще живы те, кто помнят катастрофу, но язык бесповоротно мутировал, и от культуры прошлого остались бессвязные обрывки.

🖋 «Новояз» у Толстой — архаизированный гибрид фольклорной речи с официозом. По законам антиутопии после кризиса образовалась диктатура, которую возглавляет некий Федор Кузьмич, объявивший себя автором всей мировой литературы — он ближе к комическому Гениалиссимусу Войновича, чем к Старшему Брату.

👤 Главный герой, Бенедикт, служит переписчиком книг, и увлеченно читает все подряд. Сюжета в духе Брэдбери ждать не стоит: чтение не запрещено, потому что ничего не может изменить. Бенедикт бесцельно поглощает книги, не понимая прочитанного. Бенедикт — пародия на идею интертекстуальности: единое поле, в котором свободное читательское сознание актуализует любые тексты, оборачивается бессвязным набором цитат. Восстание в романе, как и у Войновича, ведет к новой диктатуре, а из Бенедикта получается благополучный карьерист, а не одинокий бунтарь.

📗 Еще более беспощадные версии русской антиутопии получаются у Владимира Сорокина. К традиции жанра ближе всего «День опричника» (2006). Россия 2027 года окончательно провалилась в архаику. Страна полностью изолировалась от остального мира, и за замятинской Стеной — новое Средневековье. Точнее — характерный для постмодернистов анахроничный мир вне истории.

👥 Опричники живут в теремах с челядью, но ездят на мерседесах, с мобильными телефонами и огнеметами. Герой-опричник ведет хронику своего рабочего дня — убийства, изнасилования, сожжение домов и, конечно, книг, а также секс, наркотики и отпущение грехов в церкви.

🌐 Мир и персонажи «Дня опричника» снова появятся в рассказах сборника «Сахарный Кремль» (2008) — но в них Сорокин больше фокусируется не на антиутопическом мире, а на характерной для него игре со стилизациями всех подряд авторов русской литературы.

📌 Идея, что тираническое государство будет манипулировать консервативными, а не прогрессивными идеалами, что в изоляции и страхе общество будет воспроизводить готовые схемы — по сути, та же, что в «Рассказе служанки». Но в русской литературе за пределами научной фантастики преобладают антиутопии с совершенно безвыходными сюжетами. Сопротивление в них воплощается не в сознании персонажей, а в авторской тотальной иронии.