Литература и история

✍️ Общая тема современной литературы, исторических и антропологических исследований — массовые травмы, вызванные войнами, геноцидами, репрессиями. Типичный сюжет об обычном человеке, которого задел ход истории, теперь в центр ставит не авантюриста и даже не случайного свидетеля, а жертву.

🙅 Другая сторона той же проблемы — в том, что жертвы, как правило, лишены голоса. Чтобы реконструировать травматический опыт, нужно восстанавливать память, личную и коллективную. Особенно актуален вопрос о том, как эту память наследуют следующие поколения. Литература принимает участие в этом процессе и сама становится частью свидетельств, с которыми работают историки.

📌 Одна из актуальных концепций, прямо связанных с пересечением литературы, искусства и истории, — «постпамять». В книге Марианны Хирш «Поколение постпамяти: письмо и визуальная культура после Холокоста» (2012) с помощью этого термина описываются отношения между первоначальной травмой и тем, как ее воспринимает второе поколение. У детей и внуков жертв формируется эмоциональная вовлеченность, близкая к личной памяти, хотя речь идет о событиях, знакомых им только по рассказам, визуальным образам и другим формам передачи воспоминаний.

📝 Исследование Хирш началось в 1990-е с анализа художественного произведения — графического романа Арта Шпигельмана «Маус». Это биографический рассказ о Холокосте, хотя участники событий в нем представлены условными зооморфными образами: мыши-евреи, кошки-нацисты.

❓ Сюжет обрамляет история об общении автора с его отцом, который был узником концлагеря. Считать ли такую книгу исторической?

➡️ Как в историческом романе, речь идет о реальных общезначимых событиях, пропущенных через личностное восприятие и семейную историю. Но главная тема — не сами события или их причины, а их психологические последствия. Рассказчик не проживает их сам, но его участие глубже, чем свидетельство и анализ.

📚 Литература последних десятилетий выдвинула на первый план отношения между памятью и травмой в любых сюжетах: от современности (как в «Маленькой жизни» Янагихары) до легендарного прошлого (как в «Погребенном великане» Исигуро).

Винфрид Георг Зебальд (1944–2001), один из важнейших немецких писателей конца 20 века, большую часть своих книг посвятил проблеме наших отношений с историей и памятью. Давайте посмотрим, к каким выводам он пришел.

🔎 В эссеистической и в художественной форме Зебальд ищет способы описать разорванное коллективное сознание послевоенной Германии, провалы и деформации общей памяти. В сборнике эссе Зебальда «Естественная история разрушения» эта проблематика выражена через жизнеописания реальных людей — выжившего в концлагере философа Жана Амери, писателя и художника Питера Вайса, писателя Альфреда Андерша.

📖 Их место в историческом контексте совершенно разное — Зебальд говорит и о попытках выразить опыт жертв, и о попытках приспособиться, и о месте литературы. Он начинает с темы бомбардировок немецких городов в конце войны, потому что это оказалось вытесненным, непроговоренным событием.

📗 Задача книги — «разобраться в поразительной способности к самоанестезии, которую демонстрирует общество, вышедшее из истребительной войны как будто бы без заметного психического ущерба».

✍️ Художественная проза Зебальда решает ту же задачу с помощью необычных повествовательных форм. Его последний и главный роман «Аустерлиц» (2001) показывает фрагментарность и неустойчивость исторической памяти. Безымянный рассказчик пересказывает монологи персонажа, с которым он случайно познакомился — Жака Аустерлица.

👤 Аустерлиц, британский историк европейской архитектуры — один из детей-беженцев, отправленных из Восточной Европы в Британию в 1939: он пытается собрать в целое собственную биографию и историю своей семьи по разрозненным осколкам.

📸 Отличительная черта текстов Зебальда — фотографии, которые играют роль не дополнительных иллюстраций, а равноправной части повествования. При этом они часто плохого качества, расфокусированы — читателю нужно прилагать усилие, чтобы разобраться, так же, как герою, который в старых документах пытается найти правду.

🖋 Зебальд подчеркивает не информацию, а то, как мы ее получаем и объясняем. Ключевой эпизод в «Аустерлице» — герой смотрит в музее архивную копию фильма, в котором надеется найти кадры с его матерью, отправленной в концлагерь. Он пытается разглядеть одно лицо в потоке картинок, сливающихся в его сознании в «дрожащую массу» — и с ужасом обнаруживает, что на кассете — не оригинал, а только нарезка. Всю историю по Зебальду можно описать так же: поиск личного смысла в потоке документов, фильмов, фотографий, который никогда не будет точным отражением реальности.

✏️ Стиль Зебальда сравнивают с большими модернистскими романами, с Прустом, Джойсом, Вулф: нелинейные сюжеты, внимание к субъективному восприятию и внутренним реакциям — но у него эти приемы всегда связаны с конкретным историческим контекстом.

В русской литературе значимой вехой стала книга Марии Степановой «Памяти памяти» (2017), которая ввела тему постпамяти в контекст литературной критики и интеллектуальных дискуссий. Степанова до этого была известна поэзией и эссеистикой: для дебюта в большой прозе она выбрала необычный жанр. Давайте узнаем, о чем эта книга.

📕 «Памяти памяти» часто называют документальным романом, но в подзаголовке книги стоит определение «Романс». Оно отсылает к лирическому и музыкальному началу, и к английскому romance, обозначению любовного романа или вообще субъективной, фантазийной прозы в противоположность исследованию или аналитическому роману.

📚 На этот эксперимент оказал самое прямое влияние Зебальд, а Степанова приложила много усилий для знакомства русских читателей с его книгами. В эссе «С той стороны» она интерпретирует прозу Зебальда через вечную тему живых и мертвых: «Все его книги, о чем бы они ни были, написаны со стороны и на стороне мертвых». Это можно сказать и о книге самой Степановой.

👇 «Памяти памяти» включает несколько слоев:

➖ Лирическая автобиография — личные воспоминания, эпизоды из детства — но с акцентом на письме: все оказывается предысторией книги, которую мы читаем;

➖ Роман-родословная, реконструкция семейной истории, которая, как выясняется, задевает множество опорных точек культуры 20 века;

➖ Исследование: в книгу встроены полуакадемические эссе об искусстве и художниках.

📖 Как и у Зебальда, никакую частную историю оказывается невозможно рассказать вне коллективных травм. Особенность прозы Степановой — во внимании к интеллектуальному процессу, поиску и анализу: она часто подчеркивает моменты откровения, открытия, понимания.

🔎 Прочитаем одно рассуждение о таком открытии в «Памяти памяти». Оно точно показывает, чем отличается современная рефлексия об истории. Важно все, что ускользает — в 20 веке от истории лучше прятаться:

«Занятно, как подумаешь, что существенная часть усилий моих бабушек и дедушек была направлена как раз на то, чтобы оставаться невидимыми. Достичь искомой неприметности, затеряться в домашней тьме, продержаться в стороне от большой истории с ее экстракрупными нарративами и погрешностями в миллионы человеческих жизней. Осознанно или неосознанно они делали этот выбор — кто знает; осенью 1914-го, когда моя молодая прабабка кружным путем вернулась в Россию из воюющей Франции, она могла, например, взяться за старое и развернуть революционную агитацию, попасть в учебники истории и, очень возможно, в расстрельные списки. Вместо этого она ушла за поля учебника, куда даже сноска не дотянется – видны только обои с разводами и безобразная желтая масленка, которая пережила и хозяйку, и старый мир, и двадцатый век».

О «блокадных» текстах Полины Барсковой