Постмодернизм

🗣 Русский постмодернизм стали активно обсуждать в 90-е, когда западная постмодернистская теория не без запоздания вошла в моду в постсоветской России.

➖ Модернизм в советскую эпоху был отчасти под запретом, отчасти маргинален, поэтому сложно говорить о естественных трансформациях модернистской литературы.

➖ Советская культура не может быть описана в тех же координатах, что и западные. Идея единого интертекстуального поля приобретает иные смыслы, когда литература жестко распадается на разрешенную и запрещенную, оф<ициальную и подпольную.

➖ Постмодернистское поколение в России — последнее поколение железного занавеса и в то же время «тоски по мировой культуре». Глобализм, свойственный постмодернистскому мышлению, в русской литературе почти не встречается, хаотическая «зона» существует в границах постсоветского пространства — а в интертекстуальных играх доминируют отсылки к русской классике.

🗣 Хотя о русском постмодернизме написано уже немало авторитетных книг и диссертаций, мнения расходятся. Например, Марк Липовецкий считает, что русский постмодернизм ближе к модернизму, чем западный, и у нас не было иронического преодоления «высокого модернизма». А Михаил Эпштейн выдвинул предположение, что, наоборот, модерн закончился, а постмодерн начался в России намного раньше, чем на Западе: советская культура— это и есть постмодернистское «новое Средневековье».

📚 Часто отсчет русского постмодернизма начинают с трех книг рубежа 60-70-х, которые стоят особняком в своей эпохе. Это «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева и «Школа для дураков» Саши Соколова и «Пушкинский дом» Андрея Битова. В первых двух можно видеть развитие модернистского потока сознания, но вместо типичного интеллектуала или художника у Ерофеева путаное сознание алкоголика, у Соколова — ученика коррекционной школы «для дураков». Ерофеев ближе к американским битникам, Соколов — к европейским сюрреалистам — возможно, вместе с Набоковым они составляют недостающее звено на пути русской литературы к постмодерну. «Пушкинский дом» — первый образец постмодернистской цитатной игры, где иронически сходится весь «петербургский текст» русской литературы.

🖋 Концептуализм и соц-арт тоже стали отождествлять с постмодернизмом (как и западный поп-арт). Московские поэты-концептуалисты — Дмитрий Александрович Пригов, Лев Рубинштейн, Всеволод Некрасов, художники Илья Кабаков, Эрик Булатов, Комар и Меламид, множество андеграундных движений и групп работали с языком официальной культуры.

🖨 Лозунги и бытовой канцелярский стиль, монументы и цитаты из классиков марксизма-ленинизма — для соц-арта это такой же материал игры, как и массовая культура и эстетика супермаркета для поп-арта. Разница определяется условиями игры: если западные постмодернисты вскрывали природу постиндустриального общества, то советские авторы имели дело с языком политической власти. Концептуализм и соц-арт не разграничивают не только высокую и низкую культуру, но и символическую свободу и несвободу.

👥 В поле постмодернизма попадают имена Владимира Маканина, Людмилы Петрушевской, Вячеслава Пьецуха, Татьяны Толстой, Евгения Попова, Юрия Буйды — большинства авторов, заставших конец советской эпохи. Объединяет их фиксация на специфических мифах русской культуры и истории: «школьный» и официальный литературный канон, мифология диссидентства и подполья, руины соцреалистического проекта.

👤 Владимир Сорокин (р. 1955) начал писать в середине 80-х, и в начале его воспринимали в одном контексте с соц-артом. За следующие двадцать лет Сорокин стал одним из ведущих писателей современной русской литературы. В 90-е его успех казался скорее скандальным: читатели и критики первым делом обращали внимание на ненормативную лексику и нарушение других культурных табу в его текстах.

❗️ Но Сорокина не стоит причислять к писателям-провокаторам, задача которых сводится к взлому традиционных запретов. Его творчество сложилось в единый стройный проект, достаточно близкий к западному постмодернизму.

📕 На тексты концептуалистов особенно похожа «Очередь» (1985). Весь текст состоит из реплик в бесконечной очереди неизвестно за чем. Форма напоминает стихи Льва Рубинштейна — выхваченные из ниоткуда фразы «хора», который не может слиться в единстве. Но Сорокин на этом приеме строит целый роман. Растягивая очередь до абсурда, он вписывает в нее все сразу — мат и интеллигентские разговоры о Тарковском, пародию на порнографические сцены и длинную перекличку.

📘 Славу Сорокину еще в самиздате принес роман «Норма». Первая часть пародирует бытовые и производственные соцреалистические романы: повседневные сцены и диалоги включают массу физиологических деталей и табуированных слов. «Норма» — это порция фекалий, которую в этом мире все обязаны съедать ежедневно: норма — это то, к чему все приспосабливаются, хотя никто не ответит на вопрос, зачем.

🌀 На этом уровне роман был бы достаточно простой сатирой — но дальше начинается литературная игра, виртуозность которой и стала основной стиля Сорокина. Одна глава представляет собой ряд слов с одним и тем же определением «нормальный» — так можно описать всю жизнь: «нормальные роды», «нормальное ПТУ», «нормальное пиво», «нормальная смерть» — там же и «нормальный Чехов», и «нормальная свобода». В седьмой главе советские песни и стихи превращаются в абсурдистские рассказы, в третьей части персонаж находит письмо Тютчева и т. д. — в «Норме» собраны едва ли не все варианты постмодернистских упражнений.

✍️ Вячеслав Курицын в книге «Русский литературный постмодернизм» пишет, что главная стратегия Сорокина — «асимволизация». Читатель готовится интерпретировать, «расшифровывать», устанавливать значения знаков — а это оказывается невозможным. Так, сюжет романа «Сердца четырех» — «последовательность очень внятных событий с совершенно невнятными мотивами», в «Норме» слова теряют переносные значения («золотые руки» идут на переплавку, девушка в ответ на просьбу подарить поцелуй отсыпает поцелуи в мешочек).

📖 Сорокин абсолютно последователен в реализации идеи «смерти автора». Его проза представляет собой только стилизации, пародии, пастиши: они выполнены с исключительным мастерством. Можно написать Чехова, Бунина, Тютчева, можно повторить соцреалистические штампы — но невозможен авторский голос в традиционном смысле.

📗 Роман под названием «Роман» начинается картиной кладбища с могилой человека по имени Роман — и весь дальнейший текст, снова серия стилизаций, читается как кладбище литературы.

📘 А в «Голубом сале» вещество из заглавия вырабатывают клоны Толстого, Достоевского, Чехова, Платонова, Набокова, Пастернака и Ахматовой.

🎲 Более поздняя проза Сорокина играет с другими моделями: с конспирологическим триллерами в «Трилогии» («Путь Бро», «Лед» и «23000»), с антиутопией и идеей нового Средневековья («Теллурия», «Манарага», сборники рассказов «День опричника» и «Сахарный Кремль»).

👤 Виктор Пелевин (р. 1962) — самая спорная фигура русского постмодернизма. Ему первому удалось постмодернистский язык сделать модным у массового читателя. Давайте обсудим, какие темы он раскрывает и как строит сюжет в своих романах.

📚 Первые книги Пелевина — романы «Омон Ра», «Чапаев и Пустота» и «Generation “П”», сборник рассказов «Желтая стрела» стали культовыми, потому что воспринимались как самое точное воплощение духа эпохи. Пелевин с самого начала карьеры дистанцировался от профессиональной литературной среды, группировок и направлений, и затем стал культивировать отшельнический образ.

👨 В отличие от Пинчона, мы хотя бы знаем, как он выглядит, но публичных выступлений от него не дождаться. Это особенно интересно на фоне демонстративной «злободневности» его текстов последних лет — по ним можно будет писать историю псевдоинтеллектуальных жаргонов 21 века.

📘 Роман «Чапаев и Пустота» остается самым значительным произведением Пелевина. Насколько он постмодернистский? В тексте много сюрреалистических элементов: размывается грань между реальностью и галлюцинациями, да и большая часть действия происходит в психиатрической больнице.

🤹 На другом уровне перед нами игра с советским мифом. Чапаев, Петька и Анка — идеальные постмодернистские персонажи и без Пелевина: история превратилась сначала в соцреалистический эпос, а затем в позднесоветские анекдоты. В романе на эти метаморфозы накладывается новая. Петька становится поэтом-декадентом Петром Пустотой, а Чапаев — просветленным мудрецом и, возможно, воплощением Будды.

➡️ В «Чапаеве и Пустоте» узнается отсылка к «Мастеру и Маргарите» (Петр Пустота «рифмуется» с Иваном Бездомным), читатели могут бесконечно гадать, принимать ли всерьез философские рассуждения абсурдных персонажей, героев занимают вопросы о подлинности и пустоте — все это позволяет читать Пелевина как постмодерниста.

💎 С другой стороны, в романе — как и во всех последующих — множество точных реалистических деталей, которые создают портрет современности. Если советские, модернистские и буддистские слои легко перемешиваются, то Россию 90-х у Пелевина нельзя свести к цитатам.

📗 В романе «Generation “П"» Пелевин выбрал тот же путь, и теперь «поколенческая» тема, чувство современности стали перевешивать. Роман о карьере сочинителя рекламных роликов Вавилена Татарского пестрит пародиями на рекламный язык, масс-медиа, телевизионный глянец. Пелевин здесь нашел сюжетную схему, которую дальше будет тиражировать: за ультрасовременной картинкой скрывается древний миф, и всем управляют тайные силы и законы.

✍️ Пелевинская конспирология пародийна, но не совсем абсурдна. Когда сюжет подходит к разгадке, он обретает внутреннюю связность, нехарактерную для постмодернистских текстов.

🔗 «П» перекликается не столько со столпами постмодернизма, сколько с западной литературой 90-х — от «Поколения X» Дугласа Коуплэнда до романов Брета Истона Эллиса или Фредерика Бегбедера. Постмодернистские приемы в них становятся фоном для социальной сатиры.

🎭 Поздние романы Пелевина читаются уже как пародия на постмодернизм. Очевиднее всего это в романе «t» (2009): мастер боевых искусств граф Т., в котором сразу узнается Лев Николаевич, на пути в Оптину Пустынь, она же Шамбала, решает вопросы о смерти автора, копиях и симулякрах.

О том, что пародирует «механическая эра» у Бартелми