Постструктурализм

Джорджо Агамбен

Джорджо Агамбен не согласен с утверждением, что античная философия потеряла актуальность. Он много ссылается на древнегреческие источники, а Платона и Аристотеля считает классиками философии. Агамбен постструктуралист в чистом виде: занимаясь политикой, он «роется» во всех смежных дискурсах. Работая с понятием, философ сравнивает его толкование в разные эпохи, а не пытается найти глубинный смысл.

🎥 Джорджо Агамбен родился в 1942 году в Риме. С детства его окружали творческие люди: писатели, актеры, художники. Будущий философ даже снялся в фильме Пьера Пазолини «Евангелие от Матфея», где сыграл Апостола Филиппа, но решил не продолжать актерскую карьеру. Он защитил докторскую диссертацию по политической философии и полностью ушел в науку. На Агамбена оказали большое влияние семинары другого известного философа — Мартина Хайдеггера. В 1966–1968 годы он занимался иконологией — смысловым анализом изобразительного (и не только) искусства.

✌️ Агамбен работал в дух направлениях: литературно-эстетическом и политико-правовом. В своем труде «Человек без содержания» философ изучает, как западное общество взаимодействует и искусством, начиная с классической Греции. В другой работе, «Homo sacer», Агамбен рассуждает о жизни современного человека, которая все больше походит на биологическое существование, «голую жизнь».

💡 Работы Агамбена разные, но их объединяет один мотив. Это политическая проблематика, которая неразрывно связана с эстетикой, экономикой, социологией и так далее. Постструктуралистам в целом не важно, в какой области «копать» — для них они все тесно связаны. Интерпретации и дискурсы объясняются друг через друга, вместе описывая мир, который сам по себе — вне дискурсов — не существует.

Агамбен отдавал должное древнегреческой философии и рассуждал об интерпретациях античных понятий и категорий. А еще размышлял о францисканцах и феномене «обладания де-факто».

🏺 Классическая философия для Агамбена — древнегреческая. Именно взгляды Аристотеля и Платона разделили весь мир на истинное и ложное. Классическая философия накладывает вето на анализ всяких понятий, которые выходят за эти «бинарные» рамки, она не знает нейтральных утверждений. Аристотель рассуждал о морском сражении, намеченном на завтра: я не знаю, каким будет исход, поэтому любые предположения бессмысленны.

📜 Философ очень много работает с античными, в том числе древнегреческими, источниками. Агамбен рассуждает о греческом «поэзисе» как о том, что через дискурс, слово и текст формирует истину, предоставляет человеку в пользование окружающий мир. Это отсылает нас к Жаку Деррида и его видению текста как незаменимой составляющей цивилизации. Но поэзис ушел в забвение, на его место в западной метафизике пришел «праксис». Праксис обозначает не творчество, а действие, он свел всю человеческую деятельность до категории труда. Агамбен замечает, что западная мысль начиналась с «высокого», с вопросов о бытии, но постепенно дошла до материального. Это наглядно иллюстрирует марксизм, где поэтика сведена к минимуму.

✝️ В «Высочайшей бедности» Агамбен размышляет о францисканцах. Философ анализирует деятельность средневекового монашеского ордена и приходит к идее пользования чем-то де-факто. Эта концепция пересматривает понятие частной собственности — у францисканцев ее не было. Предводитель ордена Франциск Ассизский однажды сказал своим последователям: «Идите, дети мои, по миру и проповедуйте. У вас ничего нет, и вам нельзя ничего брать». И они послушались: в грубых рубахах, босиком францисканцы проповедовали свое учение в обмен на пищу и кров. Со временем францисканцам стали давать в пользование огромные помещения, но владели они ими по-прежнему де-факто, но не де-юре.

Агамбен много работает с понятиями, выводит и сравнивает их интерпретации. И рассуждает о том, какую роль клятва сыграла во взаимоотношении человека с властью.

🤔 Вслед за Мишелем Фуко, философ занимается археологией понятий. Особенно — археологией юридических терминов и теологических категорий. Агамбен всегда начинает с досконального филологического анализа понятия, прослеживает историю его становления и характер изменений со времен античности. И снова отличие от структуралистского подхода: для Агамбена главное не докопаться до исходного и первичного значения термина, не выяснить его «глубинную структуру», а узнать, как определенное понятие интерпретировалось в разные периоды времени и почему это происходило. Например, Платон и многие его современники называли «демократией» самую худшую и бесконтрольную форму правления, в то время как сегодня демократия понимается диаметрально противоположным образом.

🏛 Агамбен изучает взаимосвязь между клятвой и законодательством. Философ говорит, что оно сфокусировано и сконцентрировано в языке, но не всегда было письменным, поэтому еще давно сложилась связь между языком и действием. Ее хорошо иллюстрирует обычай клятвы: человек клянется и производит какое-то действие, как во время оммажа — средневекового обычая присяги вассала сюзерену.

🙏 Клятва — это языковое таинство. Со временем она стала таинством власти. Отсюда возникло представление о человеке, как о политическом животном: приходя к власти и повинуясь, он клянется. В работе «Как люди могут приказывать?» Агамбен говорит, что в основе западной культуры стоит повеление, а повелительное наклонение, на котором строится власть, возникло и развивалось вместе с христианством. Так, язык формирует нашу реальность, и вырваться из его оков невозможно.

🦠 Весной 2021 года Джорджо Агамбену исполнилось 79 лет, но он продолжает работать. Его по-прежнему интересует треугольник политика-человек-религия. Перевернув с ног на голову все общественные институты, коронавирусная инфекция неминуемо привлекла внимание философа.

👇 Ниже — перевод четвертой колонки Джорджо Агамбена «Размышления о чуме». В ней он говорит, почему люди «сдались» эпидемии, какую роль в этом сыграла церковь и сможет ли человечество оправиться от последствий коронавируса.

«Следующие размышления касаются не эпидемии, а того, что мы можем понять по реакции людей на нее. Речь идет о том, чтобы помыслить ту легкость, с которой все общество согласилось чувствовать себя зараженным, изолировать себя по домам и отказаться от нормальных условий жизни, трудовых отношений, дружбы, любви и даже религиозных и политических убеждений. Почему не было никаких протестов и никакого возмущения, как это обычно бывает в таких случаях? Гипотеза, которую я хотел бы предложить, заключается в том, что каким-то образом, пусть и бессознательно, чума уже давно к нам пришла, и что условия жизни людей уже давно стали такими, и внезапного звонка было достаточно, чтобы они проявились такими, какими они уже были — то есть, невыносимыми, как во время чумы. И это, в некотором смысле, единственный позитивный факт, который можно извлечь из нынешней ситуации: возможно, что впоследствии люди начнут задаваться вопросом, правильно ли они жили?

И еще, что мы должны помыслить, так это неизбежность религии, которая появляется в этой ситуации. На это намекает терминология, заимствованная из эсхатологической лексики, которая навязчиво использует слово „апокалипсис“ для описания нынешнего феномена, особенно в американской прессе, и часто прямо указывает на конец света. Как будто религиозная потребность, которую церковь уже не в состоянии удовлетворить, постепенно ищет что-то иное и находит его в том, что стало религией нашего времени: в науке. Она, как и любая другая религия, может порождать суеверия и страхи или, в любом случае, использоваться для их распространения. Никогда прежде мы не были свидетелями зрелища, типичного для религий во времена кризиса, различных и противоречивых мнений и предписаний, начиная от еретической позиции меньшинства (пусть даже представленного престижными учеными) тех, кто отрицает серьезность явления, и заканчивая доминирующим ортодоксальным дискурсом, который утверждает это явление и, тем не менее, часто радикально расходится во мнениях о том, как с ним справляться.

Как всегда в этих случаях, некоторым экспертам или самозванцам удается заручиться благосклонностью монарха, который, как и во времена религиозных споров, разделявших христианство, принимает сторону в соответствии с собственными интересами за того или иного действующего лица и навязывает ему свои меры. И вот что еще дает пищу для размышлений — очевидный крах разделяемых повсеместно убеждений и мнений. Казалось бы, люди больше ни во что не верят, за исключением голого биологического существования, которое должно быть сохранено любой ценой. Но на страхе потерять жизнь может быть основана только тирания, только чудовищный Левиафан с обнаженным мечом.

Поэтому как только чрезвычайная ситуация, чума, будет отменена, если это вообще случится — я не верю, что, по крайней мере, для тех, кто сохранил минимальную ясность ума, можно будет вернуться к прежней жизни. И это, пожалуй, самая отчаянная вещь сегодня».